Итак, родился Саша Черный в Одессе, в 1880 году. Настоящая его фамилия — Гликберг, а звали его Александр Михайлович, в детстве просто Саша. Семья была большая, зажиточная. Отец — провизор, то есть аптекарь. Дед—купец, торговец скобяными товарами. О матери почти ничего неизвестно. Все вроде бы хорошо, но уж больно суров и крут нравом был глава семейства—чуть что — жестоко наказывал детей (у Саши были еще два брата и две сестры) за малейшую провинность.
  Чаще других доставалось, судя по всему, Саше, исключительному выдумщику и фантазеру. То пытался он сделать непромокаемый порох из серы, зубного порошка и вазелина, то изготовлял чернила из сока шелковичного дерева, превращая квартиру в небольшой химический завод. Кому это понравится? Нет, ни озорником, ни задирой, ни хулиганом его не назовешь. Просто-напросто: «Мальчик был особенный. Из тех мальчиков, что шалят-шалят, вдруг притихнут и задумаются... И такое напридумают, что и выговора серьезного сделать нельзя,— начнешь выговаривать, да сам и рассмеешься»
  Когда Саше исполнилось 15 лет, он убежал из дому (последовав, кстати заметить, примеру старшего брата). Много скитался, попал, наконец, в Петербург, где пытался продолжить учебу. Однако был отчислен из гимназии за несданный экзамен по алгебре. Беглец оказался в катастрофическом положении, без всяких средств к существованию. Написал отцу и матери, моля о помощи, но те наотрез отказались от блудного сына. К счастью, нашлись сердобольные люди — помогли, кто чем мог.
   И наконец, узнав о бедственном положении юноши, брошенном семьей, Сашу Гликберга приютил обеспеченный и великодушный человек из Житомира—Констан¬тин Константинович Роше. Предоставил кров, дал возможность продолжать учебу. Больше того: заметив в своем воспитаннике искру Божью, преподал первые уроки стихотворства.
   Вот какая диковинная, поразительная и несчастливая судьбина выпала на долю Саши Черного. С ранних лет ему довелось вдоволь хлебнуть лиха, как раз в ту пору, когда маленькое сердце, открытое ласке, добру и радости, наиболее ранимо. Ребячьи обиды и беды не исчезают бесследно. Немудрено, что лишенный детства поэт не любил вспоминать об этой «золотой» поре.
  Именно превратностям этой судьбы, столь необычной и горестной, обязаны мы чуду появления такой, ни на кого не похожей, как бы раздвоенной личности, имя которой «Саша Черный». Поэт и сам сознавал эту двойственность и не раз признавался в стихах: «Мне сейчас не тридцать лет, а четыре года...» Или даже так: «Мне триста лет сегодня, а может быть, и двадцать, а может быть, и пять». Воистину, в нем соединились и вековая библейская мудрость, и опыт зрелого человека, и простодушие ребенка.
  К Саше Черному по праву могут быть отнесены слова: «Он наделен каким-то вечным детством». Эту его особенность подчеркивают и отмечают все, кто знал его: «Как и дети, он придумывал себе занятия, не имевшие, как игры, никакой иной цели, кроме забавы: раскрашивал какие-то коробочки, строгал дощечки, оклеивал полочки и радовался, если дома находили какое-нибудь приложение этим вешам. Глаза его светились при этом такой наивной радостью, что другим начинало казаться, что это и в самом деле чудесная и нужная вещь».  Непринужденно и легко Саша Черный чувствовал себя лишь в детской компании. Ему были ведомы секреты подхода к детскому сердцу, он обладал удивительной способностью располагать к себе малышей. 

  Недаром ребячья мелюзга так и льнула к этому удивительному дяде, который включался в их игры, баловал подарками и угощеньями, рассказывал забавные истории. Видимо, дети чувствовали неподдельный интерес к их делам и проблема.м и безошибочно угадывали в Саше Черном «своего». Он мгновенно находил с ними общий язык. Даже с теми, кто ни слова не знал по-русски,— с маленькими немцами, итальянцами, французами...
   Казалось бы, Саше Черному на роду было написано стать исключительным выразителем мира детей в литературе. Но нет, путь к этому был долог и непрост. Поначалу он стал известен всей читающей России как автор «Сатир» — язвительных, остроумных и беспощадных. Оружием смеха поэт боролся со всем отвратительным, гнусным, паскудным, что не принимала и против чего восставала его душа. То ли он хотел расквитаться с миром зла, принесшим столько несчастий ему, то ли надеялся исправить нравы общества. И то, что поэт называл себя «Черным», казалось очень уместным, ибо силы зла принято окрашивать в темные, мрачные тона, в краску тьмы.
   Оно и понятно, у кого было учиться Саше Черному стихосложению для самых маленьких? Вспомните: тогда ведь еще не существовал ни «Крокодил», ни «Вот какой рассеянный», а их будущие авторы — Корней Чуковский и Самуил Маршак были «взрослыми» писателями. Чуковский обладал славой весьма оригинального литературного критика, чьего хлесткого пера побаивались многие. Маршак же считался бойким фельетонистом, подписывавшимся псевдонимом «доктор Фрикен».
   В 1912 году они затевают детские альманахи. Чуковский назвал свой сборник «Жар-Птица», а Саша Черный дал своему детищу название «Голубая книжка». Для осуществления замысла необходимо было найти и завербовать единомышленников— тех, кто мог, по их мнению, стать участниками задуманного предприятия.

  Саша Черный обращается с письмом к А. М. Горькому, у которого он незадолго до этого побывал на острове Капри. «Очень хочу наладить детский сборник, и, если Вы мне поможете, я справлюсь,— пишет он.— Помните тех воробьев, которых Вы мне читали? Можно их у Вас попросить, Алексей Максимович? А если что-нибудь из того, что лежит у Вас на окне, и совсем хорошо. Я бы сейчас снес к Бродскому для иллюстраций. <...> Думаю у Пришвина достать несколько страниц. У детей так мало стоящих книг, дешевых и совсем нет,— помогите, Алексей Максимович, прошу и умоляю».
  Чувствуете, с какой искренней заинтересованностью написано это послание? Так пишут о самом насущном, кровном, самом важном на свете. Книжку удалось сделать довольно быстро — через три-четыре месяца, в начале 1913 года она уже поступила в продажу. Помимо самого Саши Черного (сказка. «Красный камешек» и песенка «Вечерний хоровод») и «Воробьишки» Горького в ней была напечатана также сказка «Как рыбы из верши ушли» К. Милля — писателя-сатириконца. с которым Саша Черный поддерживал приятельские отношения. Оформили «Голубую книжку» художники И. Бродский и В. Фалилеев.
   Тем временем у Саши Черного уже набралось стихотворений для детей на отдельную небольшую книжку, которую он назвал «Тук-тук!». В детскую комнату как бы постучался и заглянул поэт с таким доверительно домашним именем—«Саша Черный».
Книжки с картинками... Сколько их—дешевых и изданных роскошно — кануло в безвестность. Но этого нельзя сказать о книжках Саши Черного «Тук-тук!» и «Живая азбука», созданных им совместно с художником В. Д. Фалилеевым.     И наверное, недаром Марина Цветаева вспоминала, как няня, укладывая спать дочку Алю, наказывала ей помолиться за... Сашу Черного.
   Мне как-то довелось встречаться с дочерью писателя Леонида Андреева. Вера Леонидовна извлекла из тайников семейного архива и с какой-то особой нежностью продемонстрировала довольно странную реликвию — несколько страниц из «Живой азбуки». Это все, что уцелело с детских лет за годы скитаний по зарубежью. Рука не подымается выбросить. Как можно: ведь Саша Черный был другом их семьи. Более того: был их домашним учителем, ее и брата.
   Творческое содружество — поэта и художника-иллюстратора — было на редкость удачное и счастливое. Посещая мастерскую Фалилеева, Саша Черный находил, что тот живет «на каком-то разноцветном острове». И добавлял, не без зависти: «Счастливое искусство! Краски да штрихи, все спокойно, все ясно».
    Но вскорости этому мирному спокойствию пришел конец. Разразились события, которые не только детский, но и взрослый разум не способен по-настоящему уяснить: мировая война, революция, гражданская усобица... Эта грандиозная человеческая катастрофа перечеркнула все замыслы и планы, перевернула вверх тормашками людские судьбы.
   Сашу Черного призвали в армию. На фронте само собой ему было не до стихов. После войны оказался в Пскове, где, наконец, вновь вернулся к творчеству и прежде всего к творчеству для детей. В Петроград он шлет новые стихотворения для организованного К. И. Чуковским журнала «Для детей». Однако передышка была недолгой. Разбушевавшаяся гражданская стихия разметала людей по всей России и за ее пределы. Волна беженства выбросила Сашу Черного из кромешного русского ада в Литву, на тихий хутор под Вильно. Патриархальный уклад, аисты на крыше, жужжанье пчел, изобилие яблок, облачные караваны в небесах — все это создавало иллюзию мирной жизни, оазиса, острова...
  Коли уж невозможно искоренить зло, то не лучше ли отделиться, спрятаться от него на каком-нибудь воображаемом острове вместе с теми, кто не повинен «в несчастной русской чехарде»? Так родилось название будущей книги — «Детский остров»— единственно точное, глубокое, объемлющее все творчество Саши Черного, обращенное к маленьким читателям. На этом волшебном Сашином острове вечно царит мир, лад, ласка.
«Детский остров» ничуть не похож на те кукольные царства-государства, коими изобиловала малышковая, мурзилочная литература. Спрашивается, чему же тогда она посвящена? Один умный человек когда-то заметил: «На свете есть вещи, которые производятся только для детей: всякие пищалки, скакалки, лошадки на колесиках и т. д. Другие вещи фабрикуются только для взрослых: арифмометры, бухгалтерские счеты, машины, бомбы, спиртные напитки и папиросы. Однако трудно определить, для кого существует солнце, море, песок на пляже, цветущая сирень, фрукты и взбитые сливки»
Вот мы и приблизились к тому, что располагалось в центре мироустройства Саши Черного. Будто в детской игре «тепло — теплее — еще теплее—горячо»—Солнце!
Заметим: «солнце» и «дети» поставлены рядом. Это неслучайно. Так же как и то, что былое видится поэту — «словно детство в солнечной пыли». Постоянные совпадения, союз, почти тождество этих двух понятий «детство» и «солнце». Примеров не счесть. Впрочем, стоп. Не будем лишать читателей удовольствия самим вылавливать бесчисленно прихотливые солнечные эпитеты и образы в стихах и прозе Саши Черного.
   Книгу удалось издать в Берлине, куда Саша Черный перебрался в начале 1920 года. Издание поражает добротностью и размерами. Иллюстрации были исполнены знаменитым художником Борисом Григорьевым. Оно, это «подарочное издание», явилось поистине воплощением заветной мечты поэта о большой детской книге, предназначенной для чтения-журчания в семейном кругу, у домашнего очага, ибо без семейного чтения, как полагал Саша Черный, не может созидаться полноценная личность. Мечта эта осуществилась именно тогда, когда сама мысль о доме и очаге становилась все более призрачной. Ведь Саша Черный, как и многие его соотечественники, оказался в эмиграции — добровольном и недобровольном изгнании.
   Между прочим, рукопись «Детского острова», которую привез Саша Черный из Литвы, подверглась опасности исчезновения. В воспоминаниях вдовы поэта рассказывается о том, как при пересечении германской границы таможенная полиция произво¬дила досмотр багажа. Обнаружив листы со стихами, полицейские агенты приняли их за агитационные материалы. К счастью, в управлении таможни нашелся служащий, который знал по-русски и ему был известен Саша Черный—поэт-сатириконец. Он объяснил начальству, что поэт везет с собой рукопись книги для детей, и только тогда она была возвращена автору.
  За рубежом Саша Черный трудился преимущественно на «детском острове». Обычно не склонный к организаторской деятельности, он вновь затевает издание детского сборника «Цветень», ищет соратников и авторов. Вот что он написал А. И. Куприну: «Хотелось бы все-таки для детей еще что-нибудь состряпать: они тут совсем отвыкают от русского языка, детских книг мало, а для них писать еще можно и нужно: не дадите ли несколько страниц для детского альманаха?»

   Саша Черный не только сам сочиняет и переводит, но занимается и составлением книг для детского чтения: Чехова, Тургенева, Жуковского. Особо следует отметить подготовленную им с великим тщанием антологию «Радуга», вобравшую в себя все лучшее, что создано в русской поэзии для детей. Составитель распределил все стихи по нескольким разделам: «Детство», «Все живое», «Лукоморье», «В садах природы», «Светлые крылья», «Россия». Тематика некоторых из них повторяет «Детский остров». Но есть и новое. К примеру, в разделе «Светлые крылья» собраны стихи с религиозными мотивами.
   Одним из секретов волшебства Саши Черного (не мастерства, а именно волшебства) было искусство перевоплощения. Он мог без всякого труда представить себя... кем?—ну, хотя бы бабочкой, опрометчиво залетевшей в комнату. Вот она бьется о стекло, рвется на волю. Вот сложила крылья, задумалась. О чем она думает? И тут рождается чудный вымысел. Похоже, что Саша Черный когда-то, до своей земной жизни, уже бывал скворцом, белкой, пчелой — так достоверно, их глазами он описывает мир. То мгновенно превращается в кота и думает по-кошачьи: «...вкуснее рыбьих внутренностей, как известно, ничего на свете нет. Только глупые люди, когда чистят рыбу, выбрасыва¬ют кишки и пленки вон. Тем лучше для котов!» То вместе с кошкой подсматривает за поросятами, пожирающими опавшие яблоки: «Непонятно ей и странно — разве яблоки еда?»  Пришел черед рассказать о бестиарии Саши Черного. Этим словом в старину называли театр зверей, мы же разумеем под ним произведения о животных или написанные от имени животных.

  Понятна притягательность Саши Черного, как и всякой детской души, к братьям нашим меньшим. «Саша любил все земное, дышащее и ползающее, летающее и цветущее. Он мне сказал раз: никогда не обижай живое существо, пусть это таракан или бабочка. Люби и уважай их жизнь, они созданы, как и ты сам, для жизни и радости»,— вспоминает Валентин Андреев, запомнивший уроки Саши Черного, полученные в детстве, когда они жили в Риме, в одном доме.
  «А теперь сижу я в Риме...» — так начинается стихотворение, написанное в конце 1923 года в Италии, куда поэт переехал из Берлина вместе с семьей писателя Леонида Андреева. Поселились на окраине города. Сразу за домами начиналась Кампанья — цветущая, заросшая дикими травами равнина, куда поэт в компании с ребятней и щенком Бенвенуто частенько совершал походы. В самом Риме его привлекали прежде всего не музейные красоты, а тихие уголки и полузаброшенные развалины. Однажды в форуме Траяна—круглой арене, расположенной ниже окружающих улиц на несколько метров,— он заметил обиталище котов и кошек. Сюда их сбрасывали те, кто хотел от них избавиться.
   Вот что подумалось: уж не о себе ли самом написал Саша Черный? Он ведь тоже был вечным скитальцем. Не мог долго ужиться на одном месте, покидая любые хлебные кормушки при малейшем посягательстве на его свободу быть самим собой. Не потому ли и оказался он у черта на куличках, вдали от родимой земли, гонимый из Литвы в Германию, из Германии в Италию, из Италии—куда?
Спи, мой зайчик, спи, мой чиж,
— Мать уехала в Париж.
   Когда-то, еще в России, Саша Черный сочинил эту «Колыбельную», не предполагая, что ему самому на склоне лет суждено будет обосноваться в столице Франции. Не думайте, что там его ждали одни удовольствия и развлечения. Жизнь в эмиграции не мед. «...Опять надо из топора щи варить: изворачиваться, выворачивать наизнанку гардероб и мозги»,— сетует Саша Черный в одном из писем.
   Тем удивительнее, что в этих стесненных житейских условиях родилась одна из самых светлых и улыбчивых книжек Саши Черного: «Дневник фокса Микки». Как явствует из названия, произведение это облечено в традиционную дневниковую форму. Вот только записи эти — так сказать, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» — ведутся от имени... собачьего недоросля. Больше они напоминают собеседование с маленькими читателями. «Вы любите чердаки?»—спрашивает Микки и тут же сам спешит ответить: «Я — очень».
  Надо сказать, что литературный Микки имел в жизни реального «прототипа» — небольшую, шуструю собачку из породы гладкошерстных фокстерьеров, которую поэт завел, живя в Париже. Бесконечно преданный хозяину, этот песик был любимцем и поистине равноправным членом семьи, сопровождал Сашу Черного во всех его прогулках и даже поездках. Микки очень любил фотографироваться (его фото вместе с хозяином вы найдете в начале тома), но—как мне рассказывали — когда ему показывали фотографию, он бросался и рвал ее в клочки.
   В мемуарной литературе сохранился выразительный и симпатичный облик этого четвероногого друга Саши Черного: «Были у Микки свои обязанности. Каждое утро, в половине восьмого, он садился в передней у двери и не сводил глаз со щелки у пола. Проходили минуты, Микки не двигался и только постепенно от нетерпения и внутреннего волнения начинал дрожать всем телом... Наконец, часов в восемь консьержка, разносившая почту, начинала просовывать в щелку номер «Последних новостей». Сначала показывался кончик сложенной газеты, потом больше... Наконец наступал блаженный момент: Микки хватал газету зубами и стрелой летел в спальню, прыгал на постель Александра Михайловича и с торжеством подавал ему номер».
   Бывает, правда, Микки отчаянно тоскует по своей хозяйке — девочке Зине, впадает в собачью меланхолию и даже теряет «присутствие духа». Но ненадолго. Главное в его натуре: жизнерадостность и доброжелательность — особливо к детям. В этом он схож с Сашей Черным.

   Это и в записках Микки отмечено: «...они все похожи друг на друга: хозяева на своих собак, а собаки на своих хозяев». От Саши Черного песик унаследовал насмешливость и острое перо. Вот как он разделал комнатную болонку: «В ушах пакля, в глазах пакля, на губах пакля. Вообще, какая-то слезливая муфта, мусорная тряпка, собачья слепая кишка, пискливая дрянь! И знаете, как ее зовут? Джио-ко-нда...» Впору ей и хозяйка — «...такая же коротенькая, лохматенькая, пузатенькая...» За лохматой собачьей физиономией все время ощутима лукавая улыбка Саши Черного. Писатель так вжился в «образ», что, кажется, и впрямь освоил собачье наречие. И читатели тоже не замечают, как втягиваются в эту игру, что на детском языке именуется «понарошку». Разве не интересно узнать, что думают о нас, людях, наши четвероногие друзья? Право, эти наблюдения и умозаключения не лишены какой-то неожиданной зоркости и первозданной свежести.
   Наверное, вы уже заметили, что предпочтение Саша Черный отдает собакам и кошкам. Его стихи и рассказы о лающих и мяукающих могли бы составить, верно, целую антологию. Да и сам автор задумывал такую библиотечку звериную — «Библиотечка Микки». Владимир Набоков — писатель и любитель бабочек (кстати сказать, именно Саша Черный ввел его в литературу) справедливо подметил: «Кажется, нет у него такого стихотворения, где бы не отыскался хоть один зоологический эпитет,— так в гостиной или кабинете можно найти под креслом плюшевую игрушку, и это признак того, что в доме есть дети. Маленькое животное в углу стихотворения — марка Саши Черного». Одной фразой он ухитрился, словно сачком, накрыть сразу обе неизбывных привязанности Саши Черного — любовь к детям и к живности.
   Судя по всему, Саша Черный был не прочь завести и звериный «детский остров». Есть у него стихи о звериных детенышах— теленке, козленке, лягушонке, галчатах... Они такие славные, потешные и умилительные! Недаром в зоопарке тянет прежде всего на «площадку молодняка»: «...там маленькие детеныши так смешно в прятки играют, надо насмотреться, а то вырастут и будут, как маятники, из угла в угол шагать...»
...Как и—продолжу—взрослые «человеки». Саша Черный, похоже, и их — пап и мам, дядь и теть — готов переселить на свой собственный «детский остров». Стоит только вообразить и представить, какими они были маленькими: «Бородатый гость-инженер, наверно, все строил на полу из спичек мосты, а когда на них наступали, ревел и колотил линейкой по ножке стола... Бабушка была толстенькой, сдобной пышкой, сосала целый день мятные лепешки и все делала своим куклам ленивые замечания. Мама? Говорила-говорила без конца: с котенком, с чайником, сама с собой и три раза в день меняла бантики».
   Как видите, все черты характера уже заложены в них, крошечных. Но даже худшие из них еще не кажутся таковыми. Как, к примеру, потешен деловитый и запасливый карапуз, который с годами превратится в брюзгу и скареду. Есть и иные—положительные примеры. Приготовишка Васенька из рассказа «Невероятная история» мечтал обучить зайца арифметике и таблице умножения, чтобы с этим номером выступать. А вот барабанщик Бородулин, его взрослый двойник, своего достиг—«дрессированного первой роты кота показывал: колбаску ему перед носом положит, а кот отворачивается,— благородство свое показывает. А как в барабан Бородулин грянул, кот колбаску под себя и под раскатную дробь всю ее, как есть, с веревкой слопал».
   А как было бы здорово встретиться взаправду с родителями— маленькими детьми, такими, как видели их в старых семейных альбомах! И придумщик Саша Черный в сказке «Железное колечко» совершает такое волшебство, превращая всех взрослых обитателей усадьбы—и людей, и животных — в дитятей. Вот мама-крохотуля укладывает в картонку из-под шляпы котенка и разговаривает с ним. Вот толстая девчонка (будущая кухарка) лепит из песка пирожки и готовит суп из цветов герани и толченого кирпича. Все так забавно! Но наступает час обеда, и начинается белиберда, сплошной кавардак и просто ужас!   Саша Черный и его персонажи не раз задаются вопросом: «Почему на хмурых соснах не качаются сосиски?» Как было бы все замечательно, почти по Святому писанию: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их». Но нет—люди должны в поте лица добывать хлеб насущный. И потому сумасбродная греза превратить «детский остров» в сплошной материк лопается, как мыльный пузырь. Ладно, пусть взрослые остаются — без них нельзя на свете. И не только затем, чтобы осуществлять призор и надзор над маленькими, но и чтобы украшать и расцвечивать их жизнь.
Один из испытанных друзей Саши Черного высказал в юби¬лейном слове такую мысль: «Дети — это особый народ, который не может писать для себя книг. И пишут для них обыкновенно взрослые. И пишут плохо, и неинтересно ни для детей, ни для взрослых. Нужно, чтобы книгу написал кто-то большой и умелый и вместе с тем понятный и близкий, словом—свой. Для русских детей этот свой — Саша Черный»
   Легко придумывать сказки о всяких там чудесах и колдунах, а вот попробуйте интересно рассказать, допустим, о кресле. А ведь креслу, верно, есть чем поделиться: каких тягот оно не перенесло за свою долгую жизнь, чего только не насмотрелось, не наслышалось. Не писатель рассказывает о вещах — они сами разговаривают, сплетничают, секретничают, ссорятся. И у каждой свой характер, соответственно принадлежности и имени.
   Возьмите игрушки. Матрос рявкает, как заправский боцман. Маркиза изъясняется жеманно. А самовар говором чем-то смахивает на тульского умельца Левшу... Никогда не слышали? Оно и не удивительно. Обычно куклы в присутствии людей сидят на полке—как в рот воды набрали и ни гу-гу. Но стоит помещению опустеть... Чаще всего такое случается в полночь. Даже буквы из «Живой азбуки»:
В полночь — кучей угорелой
Слезли с полки на кровать.
А с кровати на пол сразу,
Посмотрели—люди спят —
И затеяли проказу,
Превеселый маскарад.
   Вообще же большинство приключений в книге Саши Черного происходит во сне. Здесь и «Приключения Боба» и «Сон профессора Патрашкина», «Что видел Топка во сне»... Саша Черный, подобно Оле Лукойе, устраивается у изголовья засыпающего ребенка и навевает ему сновидение «по заказу». Так, к девочке-вострухе Люсе является по ночам дедушка Крылов, и они ведут с ним преинтереснейшие беседы. Саша Черный не скрывает своих секретов — сообщает малышам текст заговора, врученного ему в детстве факиром Рачки-Чикалды. Стоит прочитать его — и тебе приснится на выбор «сон добрый», «сон веселый» или «сон сладкий». Надо только крепко верить произносимым словам — вот и весь секрет волшебства.

   Саше Черному было ведомо, что обыкновенное чудо случается всегда неожиданно. Недаром ведь любит он давать своим произведениям такие заглавия: «Ни с того ни с сего», «Нежданно-негаданно»... Именно так—вдруг—неслыханно повезло русскому мальчику-дошкольнику Игорю: из городских квартирных стен его увозят на все лето в усадьбу под Парижем, а потом на юг к морю... «Чудесное лето» — название повести Саши Черного говорит само за себя.
   Не перечесть всех происшествий, событий и проказ. Но, сдается, не в них основная прелесть повествования, а в земном чуде окружающего мальчика мира. Вот что сказано в отклике на только что вышедшую книгу: «Как будто все замерло в тишине полдня и мы, вместе с Игорем, наблюдаем, лежа в траве, облако, муравья, собаку, рыбаков, купающегося англичанина, ослика. Медленно и светло течет мир в детских глазах. Мир через детские глаза — это и есть „Чудесное лето", это и есть теперешний А. Черный».
  Может статься, главной тайной волшебной магии Саши Черного было умение быть увлекательным там, где ничего необычного и остросюжетного не происходит. Что-то необъяснимое затягивает, не дает оторваться от страниц, едва ли не лучшего рассказа Саши Черного «Тихая девочка». В центре его крошечное, но уже рассуждающее существо—девочка Тося. Дитя наедине с природой, наедине с собой. С равным вниманием она прислушивается к жужжанию осы, повизгиванию бульдожки, к вздохам моря и ветра, склоняется к расцветающим лилиям и к самой ничтожной букашке, делая из всего наблюдаемого свои, подчас неожиданные умозаключения.
   Не будем только забывать, что они — эти наблюдения и умозаключения— принадлежат и автору, то есть Саше Черному, который, как и дети, «любит солнце, сказки, елки». Именно здесь, на «детском острове», поэт отыскал то, что так долго чаяла его душа: «самое совершенное Божье создание». Долгим кружным путем пришел он к правоте евангельской заповеди: «Кто не примет царствия Божия, как дети, тот не войдет в него». И недаром наиболее крупные, эпические и мировоззренческие сочинения поэта, подытоживающие его поиски смысла человеческой жизни, заканчиваются одинаково.
   «Русская надежда» — так называл Саша Черный в эмиграции подрастающее поколение. Он видел, что «с каждым днем все дальше и дальше уплывает от наших детей русская золотая рыбка». Они рассматривают пестро-раскрашенные иностранные еженедельники для детей, ходят в западный кинематограф, изучают в пансионах историю страны, давшей им приют, и быстрее, чем их родители, схватывают чужую речь. Зато свое, российское, невиданное и неслыханное представляется им какой-то сказочной экзотической небылью. То и дело с их губ слетает: «мадам Баба Яга», «синьор Топтыгин»...   И вот Саша Черный изо всех сил стремится приобщить детей эмиграции к национальным истокам: фольклору, историческим песням и прочим созданиям народного духа. С этой целью он вновь берется за создание альманахов для детей: «Молодая Россия» и «Русская земля».

  Он не упускает любую возможность встретиться с русскими детьми: будь то пансион «Голодная пятница» или утренники в Тургеневской библиотеке в Париже. Ему любо и радостно было видеть неподдельно живой интерес в глазах, когда он начинал читать им русских классиков или рассказы¬вать о России. И происходит чудо — возврат к родному, искон¬ному, сокровенному. В Пасху дочка тянет маму в зоопарк — на свидание к русскому бурому мишке. Угошает его куличом (какое смешное милое слово!), лепеча при этом старинное и малопонятное: «Воистину, воистину!..» Или вот какой чудный подарок на Рождество получил Саша Черный от детей: «...календарь величиной с почтовую марку на картоне, изукрашенном ватным снегом и вырезанными елочками; с горы летел приклеенный к салазкам русский мальчик, а внизу стояла в цилиндре и с метлой снежная баба». К подарку было приложено написанное каракулями приглашение на елку.
   Ах, как любил Саша Черный эти шумные детские праздники! Припасал специально для них игрушки-подарки. Оказывается, тяга к традиционным детским игрушкам вовсе не исчезла: мальчики отдают предпочтение всяким механическим наборам — конструкторам, машинам, кранам и железным дорогам. Однажды на елочном празднике ему довелось наблюдать такое: «...когда среди игрушек оказались барабаны и трубы — мальчишки мигом их расхватали, бросили все другие игрушки и так воинственно барабанили и дули в трубы, что все мы, взрослые, должны были затыкать уши». Этот невообразимый тарарам напомнил русскую Вербу — поистине детский праздник...
   Вообще Саша Черный отмечал, что вкусы и пристрастия детей чрезвычайно консервативны. Сказывается это и в чтении. Для ребенка нет «старых» книг: «...с таким же увлечением, как его дед и отец, он прочтет и „Конька-Горбунка", и сказки Андерсена, Пушкина, Гофмана, и „Робинзона", и „Хижину дяди Тома"... Из поколения в поколение переходят одни и те же игры и одинаковые игрушки. Девочки предпочитают кукол: воспитывают их, обшивают и наряжают их, играют в доктора и в школу. А мальчиков больше влекут военные игры и приключения следопытов. Хотя...
   ...Хотя многие девочки охотно принимают участие в мальчишьих играх, а мальчики иной раз с завистью смотрят на стирку-глажку и с радостью включаются в это девчоночье занятие. Не могут они друг без друга — так же как и без нескончаемого спора: кто лучше — мальчики или девочки, кто больше прославился и дал миру — мужчины (бывшие мальчики) или женщины (бывшие девочки)....
   Это к вопросу: кого Саша Черный больше любил — мальчиков или девочек? Судя по всему он не делал различия, находя отраду в разных ясноглазых малышах. Какой беспредельной и целомудренной нежностью и лаской" дышат строки, обращенные к ним: «Младшая дочка, шестилетний тихий гномик», «Сероглазый мальчик, радостная птица», «А рядом дочка, пасмурный зверек <...> Дичок мой маленький!», «Фриц, смешная мартыш¬ка...», «Румяный отпрыск Наденькин, беззубый колобок» или «Дочь привратницы Марии, мотылек на смуглых ножках, распевающий цветок»... Право, трудно остановиться, отказать себе в удовольствии цитировать дальше и дальше эти очаровательные словесные самоцветы, рассыпанные по страницам книг Саши Черного.
   Однако не все так лучезарно. Иногда опускались руки и поэт признавался в письме близкому человеку: «...словно в подполье живешь и неизвестно, для кого пишешь. Круг все уже, а для детей по-русски больше негде печататься, да и дети все почти уже не русские». Видимо, в таком меланхолическом настроении родились у Саши Черного строки:
Мой виноградник пуст,— растрепанные бурей,
К земле прибиты светлые стихи...
И даже та любимая гряда.
Где зеленели детские страницы.
Здесь на чужбине теша детвору,—
Ненужным пустырем чернеет у дороги...
   Все острее становится мечта об острове — уединенном зеленом уголке, вдали от городов, где он заживет жизнью Робинзона. И Саша Черный приглядел такое место — на юге Франции, в Провансе, у самого синего моря... Вначале, приезжая сюда летом, поэт жил в ветхой хижине, называемой на французский манер «кабанон», а потом, решив окончательно обосноваться, приобрел клочок земли и построил собственный небольшой дом.

   Был ли этот остров необитаем? Разумеется, нет. Робинзона невозможно представить без Пятницы. Во всех его прогулках и занятиях сопровождал Сашу Черного какой-нибудь маленький приятель. Иногда не один, а семь Пятниц набиралось — мальчишки и девчонки, жившие по соседству или приглашенные поэтом из Парижа погостить на лето.
Уже говорилось о чудесных дарованиях Саши Черного: умении понимать язык животных, способности перевоплощаться в кого и во что угодно и совершать полет в страну сновидений... Но есть и простые чудеса, которые, наверняка, умеет совершать любой ребенок. Каждый, наверное, любил в детстве смотреть через цветное стеклышко: в непривычном освещении земной пейзаж кажется каким-то марсианским, что ли... Саша Черный тоже любил показывать мир как бы сквозь цветные стеклышки. Вот «Зеленые стихи»:
Зеленеют все опушки,
Зеленеет пруд.
А зеленые лягушки
Песенку поют.
Потому и книгам своим давал разноцветные названия: «Голубая книжка», «Румяная книжка».
  Все стихотворения, предназначенные маленьким читателям, появившиеся из-под пера поэта в его закатные годы, печатались в рубрике «Детский остров». Так случилось, что последним в этой пестрой и веселой веренице оказалось стихотворение «Волшебник». А может, в этом есть знак судьбы, которой было угодно, чтобы поэт на прощанье раскрыл свое подлинное земное предназначение.
   Увы, есть ситуации, когда и волшебники оказываются бессильны... Вроде все удачно складывалось: Саша Черный посадил на своем участке несколько фруктовых деревьев, намереваясь жить и трудиться в окружении милых и уютных людей на своем «острове».
...Беда пришла нежданно-негаданно. Произошло это 5 августа 1932 года. В палящий день Саша Черный вместе с другими тушил лесной пожар вблизи русского поселка. Переволновавшийся и уставший, вернулся домой, лег и тихо скончался.
    Смерть поэта нельзя исключить из круга его жизненных и художественных устремлений. Видимо, совсем не случайно обстоятельства его скоропостижной кончины обросли домыслами и мифами. Говорили, что Саша Черный спасал из огня ребенка.

Официально: Саша Чёрный скончался от сердечного приступа 5 августа 1932 года. Рискуя жизнью, он помогал в тушении пожара на соседней ферме, придя домой, слёг и больше не поднялся. Похоронен на кладбище Лаванду, департамент Вар.

...Существует древняя мудрая притча: жизнь человеческая считается прожитой не зря, если за свой земной срок человек успел совершить три дела — построил дом, посадил дерево, родил и вырастил ребенка. У Саши Черного не было своих собственных детей. У него было много больше: безбрежный и вечный «детский остров». Теперь он осиротел, остался без «главного начальника» над всеми непослушными и тихими девочками и мальчиками. А. И. Куприн, самый близкий друг поэта в последние годы, услышав горькую весть, написал:
   «Тихое народное горе. И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
Скажите, это правду говорят, что моего Саши Черного больше уже нет?
    И у нее задрожала губа.
Нет, Катя, — решился я ответить.— Умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на дереве. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому-то и твой Саша Черный жив и переживет всех нас, и наших внуков, и правнуков, и будет жить еще много сотен лет, ибо сделанное им сделано навеки и обвеяно чистым юмором, который—лучшая гарантия для бессмертия».
   Слова эти оказались вещими. Словно волшебная золотая рыбка, после долгих лет вынужденного забвения вернулся к нам Саша Черный. И крайне своевременно. Наши дети, никуда не выезжая из родной страны, стали утрачивать свои национальные корни, терять связь с прошлым родителей. Часами смотрят диснеевские мультики, жуя сникерсы, играют в компьютерные игры, требуют себе непременно куклу Барби... Надо, чтобы кто-то умный, а главное добрый и ясный, кому они доверяют, рассказал «об огромной, несуразной и милой стране, называвшейся Россией».
   Отныне у наших детей есть такой собеседник и вечный спутник — обаятельный, наивный, обладающий увлекательным умением соединять серьезное и смешное, глубокомыслие и радость. Словом — Саша Черный. И всегда он пребудет с нами. Вот только ненадолго отлучился, застенчиво и по-свойски улыбнувшись нам:
До свиданья, человечки! — Надо чайник снять с плиты...

Анатолий Иванов.

Использованная литература:
1. Черный, Саша. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. – Москва: «Эллис Лак», 1996 . – С. 523-547
2. Чёрный, Саша. Избранное / С. Чёрный .— СПб : Диамант, 1996 .— 448 с. :
Интересно почитать:
1. Чёрный, Саша. Кошачья санатория : рассказы / С. Чёрный ; худож. А. Малова .— М. : ЭНАС, 2009 .— 80 с. : ил. — (Любимые книги детства)
2. Чёрный, Саша. Детский остров : стихи, сказка / С. Чёрный .— М. : Стрекоза, 2012 .— 62 с. : ил. — (Библиотека школьника)
3. Чёрный, Саша. Стихотворения / С. Чёрный .— М. : Эксмо, 2011 .— 432 с. : ил. — (Всемирная библиотека поэзии) .
4. Чёрный, Саша. Дневник фокса Микки / С. Чёрный ; худож. Н. Бугославская .— М. : Лабиринт Пресс, 2013 .— 96 с. : ил. — (Открой книгу!) .

Источник фото: ru.wikipedia.org, 1abzac.ru, aldebaran.ru, www.liveinternet.ru